На этот комплекс работ накладывался страховочный вариант, который был принят Королевым в значительной мере по инициативе Каманина и под давлением ВВС. Мотивировка была убедительной: если мы сорвем сроки отработки и полетов кораблей 7К, то надо иметь в запасе уже освоенные корабли типа «Восход». Королев заставил завод запустить в производство пять «Восходов».
Нас не оставляло стремление обязательно быть «первыми в мире». Не помню, кому принадлежала идея, кажется, Раушенбаху, использовать один или два корабля «Восход» для эксперимента по созданию искусственной тяжести. Идея была заманчивой. Мы разработали специальную систему управления, автоматические лебедки и прочую механику для раскрутки двух космических объектов вокруг общего центра масс. Было очень интересно теоретикам и медикам, трудно конструкторам и заводу, но дело шло, несмотря на заявления военных: «Нам это пока не нужно».
Нельзя было бросать и начавшие работать спутники связи «Молния-1». Мы обязались не допустить перерыва связи с Дальним Востоком, на случай выхода из строя уже летающих двух «Молний-1» срочно готовили для подстраховки еще два таких спутника связи.
Однако, каковы бы ни были успехи по этим программам, они не могли бы сгладить потери нашего приоритета, если американцы первыми облетят Луну. Главное разведывательное управление Генерального штаба доставило из США кинофильм о программе американской лунной экспедиции. Этот фильм в Министерстве обороны был показан министру Малиновскому и высшему генералитету, имевшему отношение к ракетно-космической технике. Потом его смотрел еще один узкий круг руководителей, в их числе были Королев и Челомей.
Такая «наглядная агитация» заставляла думать над вариантами облета Луны, которые могли быть реализованы в самые короткие сроки, еще до создания ракеты Н1.
Насыщенность программ новыми приборными разработками, подвергавшимися непрерывным изменениям, вызывала огромные трудности в производстве. У меня и моих товарищей сложились хорошие деловые и товарищеские отношения с директором завода Турковым, главным инженером Ключаревым, начальником приборного производства Хазановым, начальником «второго» производства Германом Семеновым и начальниками основных цехов завода. Все они были очень порядочными, доброжелательными, преданными своему делу людьми. Несмотря на добрые отношения, руководители производства предъявляли мне и товарищам по разработкам бортовых систем серьезные претензии за непрерывный поток изменений, который приводил к срыву сроков. Широкий фронт работ потребовал от нас создания обширной номенклатуры приборов, которые в угоду срокам запускались в производство зачастую по сырой документации до окончательного функционального и схемного согласования всех систем между собой. Через ведущих конструкторов, которые дополняли недостающее главному конструктору количество «глаз и ушей», Королев так или иначе узнавал об основных срывах, даже когда производственники нас покрывали. Если мы ссылались на то, что изменения наших приборов или уже проложенных по борту кабелей были следствием изменений у наших смежников, СП немедленно перепроверял такую информацию. Сразу же при мне, Раушенбахе, Калашникове или Юрасове, в зависимости от того, кто в этот момент вызван по докладу ведущего, он звонил тому из главных, на которого осмелились пожаловаться. Разговоры по телефону всегда были нестандартными.
Богомолову он раздраженно кричал по телефону:
—Я с вами больше работать не могу. Вы ведете себя, как мальчишка!
Рязанскому советовал навести порядок:
— Миша! Ты, конечно, не имеешь возможности следить за тем, что у тебя творится. Ты слишком перегружен. Но ты поставил меня в исключительно трудное положение.
К главному конструктору оптических приборов Хрусталеву обращался с угрозой:
— Владимир Александрович! Мы вынуждены снова заменить ваш прибор и доработать свою схему. Когда это кончится? Я буду вынужден докладывать вашему министру.
Королев разыгрывал такие сцены по телефону или на совещаниях технического руководства. Никому из министров по поводу очередных изменений он не жаловался. Он прекрасно знал, что после такого воспитательного разговора последуют «обратные» звонки от смежников с обидой уже ко мне: «Вы почему жалуетесь самому СП?»
На самого СП никто не обижался. Через день-два с теми же главными Королев разговаривал как ни в чем не бывало о новых работах, планах и сроках.
На последней деловой встрече после разговоров об основных уроках последнего пуска Е-6, поручений, которые СП дал в связи с передачей дел Бабакину, он коротко сказал, чтобы я в его отсутствие на несколько дней «бросил все и вся» и, не заходя в свой кабинет, с утра до ночи находился на производстве: «Я не могу требовать от Туркова выполнения и без того тяжелейших сроков, потому что он в любой момент может сказать, что начальники твоих отделов ходят в цеха и предупреждают, что все равно так не пойдет и вот-вот появятся изменения. Если ты не хочешь, чтобы я их за такие разговоры выгнал, иди сам на производство и подписывай графики вместе с заводом. Но помни, после этого с любым изменением будешь сам приходить ко мне».
Первое января было законным днем отдыха, столь необходимым после бессонной встречи Нового года. В 1966 году формально была возможность отдохнуть еще один день: 2 января пришлось на воскресенье.
Кто-то из наших острословов придумал закон «космического бутерброда». Согласно этому закону самые крупные «бобы» при наземной подготовке и в полете приходятся в ночь на воскресенье и другие праздничные дни.
Я мечтал открыть по первому снегу лыжный сезон. Но увы! С утра пошли телефонные разговоры о ночных происшествиях на орбите «Венеры-3» и прогрессирующем снижении тока солнечных батарей «Молнии-1». Бабакин, принявший на себя руководство наземной подготовкой Е-6 № 13, советовался со мной, стоит ли тревожить Королева по поводу даты пуска. Он хотел лично доложить, что испытания идут хорошо, есть полная уверенность в дате пуска — 31 января, хотел получить от СП заверения в том, что 1 февраля он прилетит в Симферополь. С Бабакиным у меня давно сложились дружеские отношения. Ни разу у нас не возникало каких-либо конфликтов. Но на этот раз я сорвался и в резкой форме сказал, что не следует искушать судьбу даже по телефону и кричать «гоп», когда до прыжка остался целый месяц. Бабакин не обиделся, но все же на следующий день, об этом я узнал позднее, разговор с Королевым по «кремлевке» у него состоялся.
Исключительно трудное положение сложилось на заводе с изготовлением новых кораблей 7К. Непосредственно за монтажно-сборочные работы по этим кораблям отвечал Герман Семенов — начальник второго производства. Этот светловолосый, коренастый, крепко сколоченный человек привык к трудной работе еще в военные годы.
Обычно при встречах он широко улыбался и крепким рукопожатием подтверждал, что «дела идут хорошо». Но теперь, вернувшись из командировки, я увидел его сильно осунувшимся, почерневшим от усталости и бессонницы.
Турков, который являлся прямым начальником Семенова, ревниво относился к непосредственному вмешательству Королева в текущие производственные дела.
Герман мне жаловался: «У меня три непосредственных руководителя: Сергей Павлович, Роман Анисимович и Виктор Яковлевич». Последний — это заместитель министра Литвинов. «Каждый требует, чтобы я представил график с обоснованием всех сроков. Но если делать с „обоснованием“, то никто с этими сроками не согласится».
В первые дни января, выполняя директиву Королева, я вместе со своими товарищами погрузился в дела завода. Иногда приходилось принимать очень трудные решения, отказывая своим разработчикам, казалось бы, в совершенно необходимых изменениях. Если по результатам испытаний было очевидно, что изменений не избежать, мы часами ломали голову, как это сделать самой малой кровью с использованием производственного задела или «с последующей доработкой», или «разрешается замена в КИСе», а иногда даже на технической позиции. В отсутствие Королева жаловаться на мои действия заводчане могли еще и Литвинову. Но они вели себя вполне благородно.